ЧЕХОВ — СТУДЕНТ И ВРАЧ
В списке получивших аттестат зрелости в таганрогской гимназии в 1879 г. в графе: «В какой университет и по какому факультету желаете поступить» против фамилии Чехова написано: «В Московский университет по медицинскому факультету». «Вообще о факультетах имел тогда слабое понятие, — вспоминает Чехов через 20 лет, — и выбрал медицинский факультет — не помню, по каким соображениям, но в выборе потом не раскаялся» (т. XVIII, стр. 243).Чтобы понять этот период в жизни писателя и рассказать о Чехове-студенте, мы с вами должны ясно представить себе Московский университет начала 80-х годов.
В годы, когда Чехов был студентом Московского университета (1879—1884), подготавливалась и частично уже осуществлялась реорганизация университетской жизни. Пореформенный либеральный устав (1863 г.), дававший автономию университетам, встречал враждебное отношение в правительственных кругах; студенческие волнения вызывали тревогу и активное стремление усилить надзор за учащейся молодежью, ограничить ее свободу и права. В год поступления Чехова в университет был выработан проект нового устава, который должен был «покончить с беспорядками в высших учебных заведениях». По этому проекту усиливалось влияние на университеты попечителей и инспекторов, категорически запрещались «сборища и сходки».
Московский университет, как и другие высшие учебные заведения, испытывал на себе в эти годы правительственные колебания: то под давлением нараставших в стpaнe волнений (1879—1880 гг.) правительство вынуждено было идти на уступки, задерживало реорганизацию проекта устава, то в пору усиливающейся реакции (1881 г.) возрождало к жизни этот проект и требовало немедленного применения некоторых его пунктов: «Усиление надзора за учащейся молодежью, представляется мерою неотложно необходимой, и правила, определяющие этот надзор, следовало бы ввести в действие до начала учебного года». (Распоряжение Александра III в 1881 г.) В Московском университете шла напряженная внутренняя борьба между одобрявшей правительственные меры реакционной частью профессуры (Любимовым, Леонтьевым и др.) и оппозиционно настроенными профессорами и преподавателями: Тимирязевым, Эрисманом, Остроумовым, Склифасовским и др.
Массовые репрессии в стране после 1 марта 1881 г., система организованного шпионажа создали неблагоприятные условия для активных публичных выражений протеста.
Годы пребывания А. П. Чехова в Московском университете не были, таким образом, отмечены крупными студенческими волнениями, хотя волнения в это время и назревали, дав первый значительный взрыв в известном столкновении студентов с ревностным инспектором Брызгаловым в 1887 г. Далеко не прекращаясь совсем, студенческое движение приняло менее открытые и организованные формы.
Атмосфера некоторой приглушенности политической жизни в Московском университете повлияла и на Чехова-студента. Он не проявлял политической активности, хотя и был, по воспоминаниям его сокурсников, «хорошим товарищем и общественной жизнью очень интересовался». (1) Несомненно, однако, что Чехов в студенческие годы, продолжая преодолевать воздействие мещанской среды, выражал сочувствие оппозиционно-демократическим кругам. Стремясь отмежеваться от тех, кто пишет «патриотические рассказы в табельные дни» (т. XIII, стр. 69), Чехов в своих рассказах (многие из них не были пропущены цензурой) разоблачал, как увидим ниже, реакционную, антигуманную сущность современной жизни в мельчайших ее проявлениях, а в наиболее острых публицистических выступлениях заявлял о своем неприятии «официальной идеологии». Он резко откликается на брошюру реакционера Леонтьева «Новые христиане», называет это сочинение «мертворожденным», а автора, взывающего «к страху и палке», — «необразованным грубым человеком». Изображая традиционное в университете празднество «Татьянин день», который, кстати, Чехов отмечал долгие годы после окончания университета, молодой публицист с удовлетворением указывает на свободомыслие, юношескую горячность и искренность лучшей части студенчества. Но Чехов был свидетелем реакционной деятельности профессоров, типа Любимова, и к сказанному он добавляет: «А между тем... Щедринские Дыба и Удав кончили курс в университете» (т. II. стр. 387).
Внимание к университетской жизни, «барометру общества», по определению его знаменитого современника Пирогова, не ослабевает у Чехова и позднее: «Студенчество и публика страшно возмущены и негодуют», — пишет он в 1887 г. (т. XIII, стр. 285). «У нас грандиозные студенческие беспорядки», — читаем в письме 1890 г. (т. XV, стр. 30).
--------------------------------------------
1. М. Членов. А. П. Чехов и медицина. «Русские ведомости» от 5 апр. 1906 г., № 91.
«Про студентов говорят мало, — выражает Чехов недовольство в конце 90-х годов. — Недавно я ходил в университет к ректору просить, чтоб принял студента из другого округа; студенту отказали, и сам я был принят чрезвычайно нелюбезно. Приемная ректора, и его кабинет, и швейцар напомнили мне сыскное отделение. Я вышел с головной болью» (т. XVIII, стр. 207).
Одной из правительственных мер, сформулированных в проекте нового устава университета 1879 г., было переключение внимания студентов с политической на учебную жизнь. В своей резолюции Александр III выражал надежду, что университетские деятели окажут «энергичное содействие инспекции, усугубят старания к привлечению студентов к научным знаниям и к водворению между учащимися духа порядка». Таким образом, делалась ставка не только на академическую загруженность, но и на заинтересованность студентов. Чтобы отвлечь их от политики, привлекались наиболее авторитетные для учащейся молодежи силы. Но правительство при этом не предугадало того большого идейного и морального влияния, которое смогут оказать на лучшую часть студенчества оппозиционно-настроенные профессора. Нужно помнить, что в годы пребывания Чехова в университете ведущие кафедры были заняты блестящими учеными. Студенты-медики слушали К. А. Тимирязева, Фохта, А. П. Богданова, А. Н. Бабухина. В клиниках и лабораториях они работали под руководством Н. А. Склифасовского, А. Я. Кожевникова, Г. А. Захарьина, В. Ф. Снегирева, Ф. Ф. Эрисмана, А. А. Остроумова.
День Чехова-студента был насыщен учебными занятиями. Хотя ежедневные лекции, практические работы в территориально разбросанных лабораториях и клиниках, сдачи полукурсовых и курсовых экзаменов и вызывают в эти годы постоянные жалобы на загруженность, нерациональную потерю времени, на «зубрежку» к экзаменам, но работа под руководством выдающихся деятелей науки в клиниках, слушание их лекций рождает чувство удовлетворенности. У Склифасовского, Богданова, Снегирева и других профессоров Чехов получил на экзаменах отличные оценки. За все время пребывания в университете он получил две тройки. (1) Пример напряженной и темпераментной научно-исследовательской работы авторитетных профессоров увлекал многих студентов. Сокурсники Чехова: будущие невропатологи — Г. И. Россолимо, П. И. Прибытков, хирурги — И. Н. Спижарный, А. Ф. Матвеев, патологи — Д. Н. Дурдуфи, Ф. М. Блюменталь начинали свою научную деятельность еще в студенческие годы; некоторые пришли к ней через несколько лет после окончания университета (Н. В. Алтухов, Г. Н. Габриевский, Ф. Ф. Газе, Н. К. Нагель и др.).
Не остался в стороне и Чехов. Задуманная им в студенческие годы научная работа «История полового авторитета» несет на себе следы страстного увлечения Дарвиным, воинственным пропагандистом и популяризатором учения которого был профессор Московского университета К. А. Тимирязев.
Общественная демократическая деятельность Тимирязева сделала его уже в эти годы притягательным центром оппозиционно настроенных профессоров и студентов, а его лекции и печатные выступления содействовали формированию материалистического и атеистического мировоззрения. Влияние его испытал на себе и Чехов-студент.
Излагая брату подробный план своей предполагаемой исследовательской работы, он писал, что хочет воспользоваться «приемами Дарвина», которые ему «ужасно нравятся». Глубокое уважение к своему учителю К. А. Тимирязеву — Чехов пронес через всю жизнь: «Тимирязев, человек, которого... я очень уважаю и люблю», — читаем в одном из его писем (т. XIX, стр. 235).
Солидарность с Тимирязевым и свою близость к методам его научного исследования и принципам его работы Чехов высказал в одном из фельетонов («Фокусники»), который построил как добавление к брошюре Тимирязева «Пародия науки». Ссылаясь на авторитет «известного ученого, главаря московских ботаников», выступающего против профанации науки, против неряшливости в приемах научного исследования, указывая также на необходимость серьезной добросовестной популяризации научных знаний, Чехов подкрепляет выводы Тимирязева новыми фактами и наблюдениями.
-------------------------------------------------
1. В. Гурьянов. Чехов-студент. «Огонек». 1949, № 29.
-------------------------------------------------
Названный выше план естественно-научной работы был не единственной попыткой Чехова-студента заняться научным исследованием. На последнем курсе он разрабатывает тему «Врачебное дело в России», для которой составляет обширную библиографию, собирает материалы и обнаруживает при этом исследовательскую тщательность и точность, навыки систематизации, умение найти определяющую и направляющую работу цель. Многих сокурсников Чехова чрезвычайно привлекала работа в гигиенической лаборатории Ф. Ф. Эрисмана, который занимался в эту пору исследованием фабричных заведений Московского уезда. Жизненные задачи, которые разрешались в лаборатории, личность увлеченного своим новым делом ученого, общественная точка зрения, привнесенная им в специальное исследование, не оставили равнодушным и Чехова.
В книге «Остров Сахалин» — в ее общей прогрессивно-демократической направленности, в частных приемах анализа бытовой жизни ссыльно-каторжных — мы совершенно отчетливо угадываем ученика передовых профессоров Московского университета, в том числе и Эрисмана.
Уважение к науке, живой интерес к ее достижениям, убеждение в необходимости широкого применения их в практике не оставляют Чехова в продолжение всей жизни. Он внимательно следит за новейшими открытиями в медицине: «Мне хотелось бы поговорить с Вами о Мечникове. Это большой человек. Оправдываются ли надежды на прививку?» (т. XX, стр. 130). «Я верю и в Коха, и в спермин, и славлю бога. Все это, т. е. кохины, спермины и проч. кажется публике каким-то чудом... но люди, близко стоящие к делу, видят во всем этом только естественный результат всего, что было сделано за последние 20 лет. Много сделано, голубчик! Одна хирургия сделала столько, что оторопь берет» (т. XV, стр. 137).
Будучи уже известным писателем, Чехов дважды принимает участие в спасении «в научном отношении превосходного» журнала «Хирургия».
Почитатель Пирогова, (1) ученик Захарьина, Склифасовского, Остроумова Чехов не простит позднее не только начинающим писателям, но даже Толстому и Золя, третирования медицины или недостаточной осведомленности в тех вопросах, которые освещает автор художественного произведения. И, напротив, его будет радовать, когда в своих рассказах: «Именины», «Припадок» или в чужих литературных опытах («Сон Карелина» Григоровича) он обнаружит, что достигнуто нe только впечатление жизненной правды, но и согласие с научными данными. «Не сомневаюсь, — писал Чехов в своей автобиографии, — занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями...; они имели также и направляющее влияние» (т. XVIII, стр. 243— 244).
В студенческие же годы был пробужден у Чехова интерес к вопросам «врачебной этики», складывался и откристаллизовывался моральный облик врача-практика, эрудита, гуманиста и общественника. «Из писателей
----------------------------------------------------
1. «Боткин... Захарьин, Вирхов и Пирогов, — писал позднее Чехов, — несомненно умные и даровитые люди, веруют в медицину, как в бога, потому что выросли до понятия «медицина» (т. XIV, стр. 200). Хотя Н. И. Пирогов не был профессором Московского университета, но принципы его научной, педагогической и общественной деятельности были широко известны и, кроме того, передавались студентам через профессоров университета, многие из которых были учениками Пирогова. Когда Чехов был студентом второго курса, русская и зарубежная общественность отмечала юбилей Пирогова. В актовом зале Московского университета на торжественном заседании 24 мая 1881 г. Н. И. Пирогов произнес ответную речь, обращенную главным образом к молодежи: «Быть, а не казаться, — говорил он, — девиз, который должен носить в своем сердце каждый гражданин, любящий свою родину. Служить правде — как в научном, так и в нравственном смысле этого слова. Быть человеком». Через несколько месяцев та же общественность отмечала смерть недавнего юбиляра (23 ноября 1881 г.), и в ближайший «Татьянин день» декан медицинского факультета Н. В. Склифасовский открыл традиционный акт докладом о Н. И. Пирогове. В журнале «Русская старина» в 1884 г. печатались посмертно записки Пирогова. В связи с этим молодой Чехов писал Лейкину: «Как зовут редактора «Русской старины» Семевского? Пропагандирую среди врачей послать ему коллективное письмо с просьбой напечатать отдельным изданием записки Пирогова» (т. XIII, стр. 129).
-----------------------------------------------------
предпочитаю Толстого, — писал он, — из врачей — Захарьина». И через многие годы Чехов пронес воспоминания о лекциях Захарьина, «талантливого педагога-оратора», о его проницательных диагнозах и «блестящих по результатам» рецептах. Но даже Захарьину Чехов, еще будучи студентом, не прощал некоторого высокомерия в отношении к пациентам, пристрастия к высоким гонорарам за частную практику, (1) и в своих отношениях с больными он придерживался иных этических принципов.
В Московском университете долгое время хранилась переданная теперь в Литературный архив «история болезни», написанная А. П. Чеховым — студентом пятого курса, зачетная работа, представленная им профессору-невропатологу А. Я. Кожевникову. Кроме замечательных литературных достоинств этой «истории болезни» (живое изложение, великолепный язык), она дает представление об авторе ее как о наблюдательном, чутком человеке и враче. Анализируя позднее этот документ, профессор Г. Россолимо пишет, что Чехов «подошел к своей задаче не как заурядный студент-медик», что он дал картину быта, условий жизни пациента, вскрыл сущность, развитие и течение болезни. «В своей «истории болезни»,— делает заключение Г. Россолимо, — А. П. Чехов показал себя в будущем умным, толковым и дельным врачом». (2)
Медицинская практика Чехова началась в университетские годы. «Еще студентом я работал в Воскресенской больнице у известного земского врача П. А. Архангельского, потом недолго, был врачом в Звенигороде», — читаем в его автобиографии. В воспоминаниях же Архангельского передано впечатление о первых медицинских опытах Чехова-студента. Он начал посещать лечебницу, еще будучи студентом 3-го курса, часто проводил в ней время «с утра до окончания приема... производил работу не спеша, иногда в его действиях выражалась
------------------------------------------------------------
1. О «приемных Захарьина», в которых больные чувствуют себя стесненно, о «классических сторублевках» (гонорарах), на которые сооружается им фешенебельная дача, неодобрительно писал молодой Чехов в «Осколках московской жизни», а в рассказе «Цветы запоздалые» (1882 г.) изобразил, вероятно, не без влияния впечатлений о Захарьине, врача, очень популярного и знающего, но сурового, холодного и пристрастившегося к высоким вознаграждениям.
2. Центр. Гос. литер. архив СССР, фонд 549, ед. хр. 10.
-------------------------------------------------------------
как бы неуверенность, но все он делал с вниманием и видимой любовью к делу, особенно с любовью к тому больному, который проходил через его руки... Душевное состояние больного всегда привлекало особенное внимание А. П., и, наряду с обычными медикаментами, он придавал огромное значение воздействию на психику больного со стороны врача и окружающей среды». (1)
Исключительное внимание юноши к больным, добросовестное и любовное отношение к делу заставляло Архангельского безгранично доверять ему и, полностью полагаясь на молодого практиканта, он иногда даже оставлял его на несколько недель единственным врачом в больнице. Жизненному опыту и наблюдениям Чехова-студента и врача мы обязаны появлением многих литературных произведений («Беглец», «Мертвое тело», «Сельские эскулапы», «Хирургия», «Неприятность», «По делам службы» и др.) и многочисленных образов врачей в его рассказах и драмах.
Практическая медицина и после окончания университета, в годы писательской зрелости, увлекала Чехова, она стала для него своеобразной формой просветительства, сблизила его с народом. Он ведет амбулаторные приемы в Луке и в Мелихове, оказывает помощь больным и в Бабкине, и по дороге на Сахалин, и на самом Сахалине, и в Ялте. «К своему званию доктора он относился ревниво», — говорит современник Чехова Федоров. (2) И хотя врачебная деятельность порой отвлекала его на долгое время от других занятий и очень утомляла, но полезные результаты ее были так ощутимы, что приносили Чехову безусловное удовлетворение.
Так, например, в 1892—1893 гг., когда в Серпуховском уезде ожидалась холерная эпидемия, он оторвал свое внимание от литературы на несколько месяцев, взяв на себя заведывание мелиховским участком. Он принимал больных в двух амбулаториях, разъезжал по деревням, читал популярные лекции, собирал деньги, пожертвованные частными лицами на постройку бараков, оборудовал бараки, участвовал в заседаниях санитарного совета. «За это лето я так насобачился лечить... что даже сам прихожу в восторг... Положительно убежден, что без нашего
-------------------------------------------------------------
1. Ю. Соболев. Неизданные страницы. М., 1916, стр. 136—138.
2. Сб. «Памяти Чехова», М., 1906.
-------------------------------------------------------------
брата пришлось бы круто» (т. XV, стр. 439—440). В этик словах, как и во всей врачебной деятельности Чехова, нетрудно угадать ученика выдающихся деятелей науки -- общественников, воздействовавших на него не только педагогическим мастерством, эрудицией, но и своим моральным обликом страстных ученых и просветителей. Лучшие университетские учителя Чехова найдут отражение в его литературных произведениях и в образе молодого деятеля науки, подвижника, скромного и «великого человека» — врача Дымова (рассказ «Попрыгунья»), и в образах патриотов-ученых (некролог о Пржевальском), и в книге «Остров Сахалин». «Их идейность, — писал он о таких людях, — благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорство... стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие... их фанатическая вера... в науку — делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу» (т. VII, стр. 476).
Рассказывая о студенческих годах Чехова, учитель должен показать им, что пребывание писателя в течение пяти лет на медицинском факультете Московского университета — отнюдь не биографическая деталь, а весьма существенный этап в развитии Чехова, в формировании атеистического и материалистического мировоззрения и морального облика человека и писателя. (1) Здесь потерпели крах последние остатки религиозного воспитания, которое пытался дать сыну Павел Егорович.
------------------------------------------------------------
- М. Ковалевский пишет в своих воспоминаниях: «Из моего многолетнего знакомства с Чеховым я вынес то впечатление, что если бы судьба не наделила его художественным талантом, Чехов приобрел бы известность как ученый и врач. Это был ум необыкновенно положительный, чуждый не только мистицизма, но и всякой склонности к метафизике» («Об А. П. Чехове». «Биржевые ведомости» от 2 ноября 1915 г., № 1518).
ТВОРЧЕСТВО ЧЕХОВА НАЧАЛА 80-х ГОДОВ
К студенческим годам относятся первые печатные выступления А. Чехова. В течение пяти лет он был постоянным сотрудником юмористических журналов: «Осколки», «Будильник», «Мирской толк», «Зритель», «Свет и тени», «Волна», «Москва», «Стрекоза», «Спутник». Чтобы осветить первый период творчества Чехова, надо знать, что представляли собою юмористические журналы 80-х годов, в которых сотрудничал молодой Чехов. Издатели этих журналов, большей частью предприниматели (Уткина — издательница «Будильника», Корнфельд — «Стрекозы», Вернер — «Сверчка»), были заинтересованы, главным образом, в росте числа подписчиков. Выпуская журналы в годы политической реакции, когда сатира подвергалась строжайшей цензуре, они не пытались «потрясать основы» и «бичевать общественные пороки», не ставили задачей освещать вопросы социальной жизни, а ограничивались «забавными историйками» бытового содержания, небольшими по размеру игривыми статейками и заметками. (1)
Журналы эти, даже наиболее оппозиционный журнал - «Осколки» (2), издаваемый популярным в ту пору писателем Н. А. Лейкиным, в той или иной мере приспосабливались к интересам мещанского читателя и к требованиям цензуры. Издатели культивировали в своих журналах «сезонные расказцы», написанные «a propos», к определенным календарным дням, выпускали специальные номера: рождественские, новогодние, пасхальные и т. д. Они заказывали сотрудникам «мелочи» на определенные темы: свадебные, дачные и др. В фельетонах, в очерках, в малых комических жанрах (шутках, анекдотах, каламбурах, подписях к рисункам) использовались «злободневные» темы: сенсационные случаи в судебной практике, события театральной жизни; освещались бытовые явления, факты из хроники происшествий.
Молодой Чехов, так же как и его брат Александр, В. Билибин, Лейкин и другие, «упражняется» во всех этих
-------------------------------------------
1. Подробнее об этом см. в статье А. В. Коротаева «Чехов и малая пресса 80-х годов». «Ученые записки Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена», 1939, т. XXIV.
2. В журнал «Осколки» в янв. 1882 г. Чехова рекомендовал поэт Л. И. Пальмин, в прошлом (в 60-е годы) сотрудничавший в сатирическом журнале «Искра». «Я указал ему на Вас, — пишет он Чехову, — так как читал некоторые Ваши хорошенькие, остроумные вещицы, на которые обратил внимание среди действительно бездарной, бесцветной и жидкой бурды московской... Журнал честный, с хорошим либеральным направлением; в цензурном отношении там несколько легче дышится» (Письмо Л. И. Пальмина А. П. Чехову от янв. 1882 г. Центр. Гос. литер, архив СССР, фонд 549, ед. хр. 311).
--------------------------------------------
комических жанрах. «Кроме романа, стихов и доносов, я все перепробовал, — читаем в его письме А. Н. Плещееву. — Писал и повести, и рассказы, и водевили, и передовые, и юмористику, и всякую ерунду, включая сюда «Комаров и мух» для «Стрекозы» (т. XIV, стр. 401). Подписывал Чехов свои литературные опыты в продолжение всех лет «шатанья по юмористическим журналам» не своей фамилией, а псевдонимами, и часто менял их: А. Чехонте, Человек без селезенки, Рувер, Крапива, Уллис.
Он писал рассказы на традиционные темы: дачные, свадебные, святочные («По-американски», «Свадебный сезон», «Дачные правила»), но при этом часто прибегал к пародийным формам. Рано развившийся вкус к реалистическому письму и обостренное чувство штампа, трафарета находят выражение в первые же годы его литературной работы не только в довольно типичных для юмористических журналов стилизациях (форм делового письма, объявлений, речей, переписки, дневников, ученических работ), но и в более тонких пародиях на уголовные, авантюрные, святочные рассказы, на устаревшие литературные нормы: «Что чаще всего встречается в романах...», «Страшная ночь», «Шведская спичка», «В рождественскую ночь», «Тысяча и одна страсть» и др. В этих пародийных произведениях, хотя и негативно, высказываются литературные принципы автора, отрицательное отношение его к изображению нетипичных обстоятельств и персонажей, к эффектным фабулам, традиционным благополучным или мелодраматическим финалам, к приподнятой речи, к морализированию.
Далеко не все написанное Чеховым в начале 80-х годов увидело свет; молодому автору не всегда удавалось «попасть в жилку», «потрафить» редакторам юмористических журналов, и те сначала изощрялись в остроумии в «почтовых ящиках» («не расцвев, увядаете», «очень длинно и бесцветно, нечто вроде белой бумажной ленты, китайцем изо рта вытянутой»), а затем разрешали себе перекраивать рассказы, изменять финалы и т. д. Некоторые рассказы («Марья Ивановна», «Летающие острова»), не удовлетворявшие, главным образом, размером («великоваты», «длинноваты», «растянуты»), возвращались автору, некоторые залеживались в редакции, ожидая «удобного случая» («Трагик»).
Бытовые условия литературной работы молодого Чехова были крайне тяжелы. Писать ему приходилось только в свободное от учебных занятий время, т. е, поздним вечером и ночью, в трудной для работы обстановке, в состоянии постоянной озабоченности материальным неблагополучием; грошовые гонорары не могли покрыть нужд большой семьи, в которой молодой Чехов оказался основным «кормильцем». Все это способствовало появлению в год окончания университета кровохарканья — первого признака серьезного заболевания. Позднее Чехов писал: «Покачивания, пошатывания, с потемнением в глазах и даже с потерей сознания на несколько секунд... явление почти обычное... у дурно питающейся молодежи... Меня самого пошатывало, когда я был студентом 2-го курса, и это мучило меня» (т. XV, стр. 439). А в письмах студенческих лет читаем: «Писанье, кроме дерганья, ничего не дает мне. 100 рублей, которые я получаю в месяц, уходят в утробу, и нет сил переменить свой серенький неприличный сюртук на что-либо менее ветхое» (т. XIII, стр. 62). «Пишу при самых гнусных условиях. Передо мной моя не литературная работа, хлопающая немилосердно по совести, в соседней комнате кричит детиныш приехавшего погостить родича, в другой комнате отец читает матери вслух «Запечатленного ангела»... Кто-то завел шкатулку, и я слышу «Елену Прекрасную». Хочется удрать на дачу, но уже час ночи. Для пишущего человека гнусней этой обстановки и придумать трудно что-либо другое» (т. XIII, стр. 74.)
«Нормы» отношений издателей и редакторов к сотрудникам малой прессы, поставленным в положение «поденщиков», скованность в выборе тем, в размере, в форме изложения, требование писать обязательно «поюмористичнее», постоянная спешка, необходимость многописания — вызывают у Чехова уже в начале 80-х годов острое чувство неудовлетворенности, чувство, несправедливо забытое или игнорированное им позднее, когда он, оглянувшись на пройденный путь, беспощадно сурово охарактеризовал свою работу этих лет и свое отношение к ней в письме к Григоровичу: «Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря... Я писал свои рассказы машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом» (т. XIII, стр. 192). В пору же сотрудничества в юмористических журналах сн писал Лейкину, что «рамки от сих до сих» приносят ему «не мало печалей» и что «мириться с этими ограничениями бывает иногда очень не легко» (т. XIII, стр. 42).
Но мириться приходилось, и не только потому, что сотрудничество в малой прессе давало возможность Чехову-студенту хотя бы минимально обеспечить себя и семью, но и потому, что среди не удовлетворяющих самого автора «мелочей» появлялись и дорогие ему рассказы, обратившие на себя внимание опытных литераторов, «проскакивали» иногда «такие штуки, какие редко найдешь и в неподцензурных изданиях» (т. XIII, стр.56). Последнее было, однако, редким исключением, повседневно же молодой Чехов вел настойчивую, хотя и деликатную, и порой скрытую, борьбу с издателями и редакторами, ждавшими от него «смехотворных вещиц», тем для рисунков и подписей к ним, анекдотов, каламбуров, и с цензурой, «резавшей» наиболее с авторской точки зрения удачные рассказы: «Говорить или молчать», «Упразднили», «Речь и ремешок». В этой борьбе далеко не всегда побеждал молодой автор, большей частью ему приходилось писать с двойной оглядкой на цензора и на издателя, постоянно «толкала под руку» мысль не только о том, что рассказ может показаться «неблагонамеренным», но и о том, что он недостаточно короток или недостаточно «юмористичен»: «Написал я рассказ... Написал уже давно, но послать Вам не решаюсь. Уж больно велик для «Осколков», 300—350 строк». «Экзамен на чин» милая тема, как тема бытовая и для меня знакомая, но исполнение требует не часовой работы и не 70—80 строк, а побольше... Я писал и то и дело херил, боясь пространства» (т. XIII, стр. 93, 97).
Среди напечатанных А. П. Чеховым в юмористических журналах мелочей, оставленных самим автором позднее за пределами собрания сочинений, имеются блестящие по исполнению юмористические рассказы, в которых сказались наблюдательность, юношеская жизнерадостность, неистощимая выдумка молодого писателя.
Например, в рассказе «Налим» Чехов рисует простую жизненную сценку, в которой участвуют обыкновенные, ничем не примечательные люди. Но он мастерски наделяет каждое лицо такими своеобразными черточками, что мы как будто видим перед собою этих людей. Плотник Любим — сердитый, горячий, говорливый; Герасим — степенный, немногословный; пастух Ефим — застенчивый, робкий перед барином; кучер Василий — разбитной, развязный малый. Чехов вызывает у читателя впечатление о барине, как о человеке ворчливом и крутого нрава. Барин распекает плотников, бранит пастуха, приказывает кучеру лезть в воду. И тут же Чехов дает нам понять, что барин изнежен, усиленно печется о своем здоровье: как ни был он взволнован и нетерпелив, но прежде чем полезть в воду, «он дает себе остынуть». Все герои одержимы страстным желанием поймать налима. Но Чехов показывает, как это желание проявляется у каждого по-своему, соответственно его характеру, положению. Рассказ «Налим» дает великолепный материал актеру, на основе его создан в наше время интересный киносценарий-миниатюра.
Этот рассказ юмористический. Смех читателя вызывает несоответствие: очень долго, в продолжение всего дня возятся с налимом, а он мгновенно исчезает. Как Чехов достигает впечатления длительности? Он заставляет нас следить за течением времени. Действие начинается ранним утром, а между тем, плотники давно уже находятся в воде («посинели от холода»). Затем мы понимаем, что уже наступил день: «Солнце печет и печет. Тени становятся короче». Наконец, время клонится ко второй половине дня («плетется стадо»). А герои все еще топчутся на одном месте, безуспешно пытаясь поймать налима. Об исчезновении же налима в финале сказано в одной короткой фразе: «Налим — поминай как звали». Смех вызывает досада героев друг на друга; каждый из них безосновательно предполагает, что именно ему, а не другому, удастся поймать налима. Нас смешит также несоответствие: чтобы поймать налима, герои затрачивают большие усилия, много энергии, они волнуются, ссорятся и... не достигают никаких результатов. В этом рассказе, как и в ряде других ранних юмористических рассказов, Чехов высмеивает и мелочность самой жизни и мелочность людей, придающих большое значение незначительным обстоятельствам.
В юмористическом рассказе «Лошадиная фамилия» созданы также комические положения.А. П. Чехов тщательно отбирает факты, персонажи, словесные обороты. Он начинает рассказ словами: «У отставного генерал-майора Булдеева разболелись зубы». Так писатель сразу же вводит в действие, мотивирует происходящий в доме переполох. Мастерски создает Чехов и здесь индивидуализированные характеры, выявляет их социальную сущность. Генерал Булдеев капризен, самоуверен, с презрением относится к низшим. И в речи его автор подчеркивает повелительные, недовольные интонации («Ну?.. Ну, что же? Скорей думай!»), бранные, резкие выражения, вызванные раздражением: «Чорт тебя возьми», «к чорту депешу пошлешь», «накося». Хотя генерал и мучается зубной болью, но писатель не стремится вызвать к нему сочувствие читателя, а скорее заставляет нас смеяться над комическим положением Булдеева. Генерал считает заговоры «ерундой и шарлатанством», а сам через некоторое время нетерпеливо требует от приказчика, чтобы тот вспомнил «лошадиную фамилию» знахаря; он категорически отказывается от предложения доктора вырвать зуб, а затем сам посылает за ним, как за спасителем. В комическое положение поставлен и приказчик Иван Евсеич. Он вспоминает забытую им фамилию знахаря Овсова лишь тогда, когда эта фамилия уже вовсе не нужна. Ранее же, назвав фамилию Овсов «лошадиной», он направил поиски ее по неправильному пути: все ищут эту фамилию, думая о масти, возрасте, нраве лошадей (Жеребятников, Рысистый, Буланов), а никак не о том, чем питаются лошади. Образ Ивана Евсеича также зарисован А. П. Чеховым очень ярко. Мы видим перед собою этого недалекого человека, из всех слуг наиболее близкого к барину. Он свободнее, чем другие, чувствует себя в присутствии генерала. Вначале уверенно, неторопливо, многословно приказчик дает совет Булдееву: обратиться к Якову Васильевичу, который, по его словам, «заговаривал зубы — первый сорт». Он даже берет на себя смелость подсказать текст депеши, но при этом оказывается в смешном положении: сообщает ненужные в данном случае сведения и подробности о характере, образе жизни, семейном и служебном положении знахаря, а самое главное — фамилию Якова Васильевича — забывает. В дальнейшем развитии рассказа автор заставляет читателя увидеть, как приказчик все более и более теряет свою смелость и развязность. Он испытывает страх перед рассерженным генералом, униженно сознает свою вину («медленно вышел», «виновато вздохнул»). Наконец, вспомнив фамилию, он опять обретает самоуверенность и надежду снова заслужить расположение генерала. Ограниченность, невежественность приказчика превосходно переданы Чеховым через бедную, грамматически неправильную речь Ивана Евсеича. Он многократно употребляет одни и те же выражения, произносит просторечные, искаженные слова: «дадена», «выпользовать», «ежели». Комический эффект создается безграмотным употреблением приказчиком некоторых словосочетаний. Вместо того, чтобы сказать: знахарь пользуется «чудодейственными средствами», приказчик называет его самого «чудодейственным» господином. Мысль, что основным средством существования Якова Васильевича является лечение зубов, сформулирована приказчиком так: «Теперь только зубами и кормится».
В рассказе «Лошадиная фамилия» рельефно, живо зарисованы не только главные герои (генерал, приказчик), но и эпизодические лица: генеральша, прислуга, дети. Хотя дети почти не появляются в рассказе, но Чехов одной фразой заставляет нас увидеть и их. Оказывается, они тоже принимают участие в общем переполохе, тоже «ищут» «лошадиную фамилию». При этом писатель выбирает то, что характерно для их детской фантазии, что подсказано их привычными играми: «Папа! — кричали из детской. — Тройкин! Уздечкин!»
У молодого Чехова росло чувство неудовлетворенности, критическое отношение и к себе и к юмористическим журналам. Он стремился отвоевать самостоятельное положение в малой прессе. Чехов отказывается от сотрудничества в «Московском листке» Пастухова, так как не хочет эксплуатировать незначительные беспринципные темы, «брать деньги за подлое», прекращает работу в «Стрекозе», «с болью» соглашается иногда печататься в «Будильнике», которого «не терпит». Вспоминая позднее об этом периоде своей работы, он писал: «У меня есть много рассказов и передовых статей, которые я охотно бы выбросил за их негодностью, но нет ни одной такой строки, за которую мне теперь было бы стыдно» (т. XV, стр. 52).
Уже в 1883 г. Чехову было ясно, что его участие в малой прессе недолговечно: «Я газетчик... но это временно... Оным не умру» (т. XIII, стр. 62). Очевидной становилась и необходимость ответственности писателя за свое творчество. Он стремится освободиться от спешной мелочной работы «на затычку», уже редко уступает настойчивым просьбам Лейкина и с неохотой соглашается «поставлять» темы, подписи к рисункам, анекдоты, мотивируя это отсутствием фантазии. Но, зная исключительную сюжетную и тематическую изобретательность молодого Чехова, трудно поверить такой мотивировке; достовернее предположить, что он принципиально отходил от подобной работы, не хотел размениваться на мелочи, приберегал «дорогие образы и картины» для более значительных и тщательно выполненных полотен. Появление же их Чехов считал совершенно необходимым для улучшения качества журналов, повышения их идейного, эстетического и воспитательного значения. Отвечая Лейкину, неудовлетворенному «серьезностью» рассказов «Верба» и «Вор», Чехов пишет: «Я не посылал бы Вам несмехотворных вещиц, если бы не руководствовался ...кое какими соображениями. Мне думается, что серьезная вещица... не будет сильно резать глаз, тем более, что в заголовке «Осколков» ... нет рамок в пользу безусловного юмора. Вещичка ...содержащая в себе фабулу и подобающий протест ... читается охотно ... Да и, правду сказать, трудно за юмором угоняться! Иной раз погонишься за юмором, да такую штуку сморозишь, что самому тошно станет» (т. XIII, стр. 59—60).
Участие в юмористических журналах принесло Чехову не одни огорчения, но и своеобразную пользу: оно не только выработало у него (по принципу действия «от обратного») отвращение к поверхностному многописанию, спешке, желание заняться серьезной работой, «кейфовать», «обмасливать» каждую фразу, но сотрудничество в этих журналах ввело его в литературную среду, заставило в годы, когда еще не было своего жизненного опыта, присматриваться к жизни разных слоев общества, к людям разных профессий и характеров, обострило, таким образом, его наблюдательность; обязанности театрального хроникера еще более приблизили его к театру, усилили самостоятельность суждений о нем.
Участие в юмористических журналах содействовало также выработке художественной манеры Чехова, пробудило активное творческое внимание к «малой форме».
Но тот факт, что начинающего писателя не поглотила, идейно, этически и эстетически не развратила работа в современной малой прессе (подобно тому, как она это сделала по отношению к близким Чехову людям: братьям Александру и Николаю, Билибину, Лейкину и др.), учитель должен объяснить не только большей одаренностью Чехова, но и интенсивно нарастающим с гимназических лет процессом «выдавливания из себя по каплям раба», воспитанием в себе уважения к труду, таланту, человеческому достоинству.
Пример настойчивых, успешных, порой подвижнических исканий выдающихся русских деятелей науки, литературы, также явился для молодого Чехова противоядием воздействию бесперспективной, измельчавшей журналистики, обострил чувство ответственности у писателя, желание выйти на более широкую литературную дорогу, найти доступ к более серьезному читателю.
Наблюдая жизнь, видя отрицательные ее стороны, Чехов, наряду с блестящими шутками, создавал рассказы с большим социальным содержанием. В начале 80-х годов появились такие рассказы Чехова, как «Хамелеон», «Смерть чиновника», «Унтер Пришибеев», «Либеральный душка» и др. В разоблачительном пафосе их, в беспощадной критике «либеральствующих» нетрудно услышать отголоски гоголевской и щедринской сатиры.
Разумеется, сама жизнь определила идейную позицию и основные черты творческого метода начинающего писателя-реалиста. Но учитель должен довести до сознания учащихся, что в процессе формирования и развития Чехова большое значение имели также его раздумья над судьбой, над особенностью творческого пути и метода его великих предшественников и современников: Гоголя, Толстого, Салтыкова-Щедрина, Островского.
Сатирические образы Салтыкова-Щедрина, писателя, который, по словам Чехова, «один только умел открыто презирать», бытовали в сознании Антоши Чехонте, как об этом свидетельствуют фельетоны и заметки молодого писателя. «Прочтите ... сказку Щедрина, — пишет он Лейкину о «Праздном разговоре». — Прелестная штучка. Получите удовольствие и руками разведете от удивления: по смелости эта сказка совсем анахронизм» (т. XIII, стр. 175). Высокие образцы сатиры Салтыкова, не всегда доступные молодому автору для подражания, угадывались, однако, в некоторых его ранних рассказах и цензурой и читателями. Так, написанная в сатирическом духе сказка «Говорить или молчать» и рассказ «Унтер Пришибеев» были запрещены цензурой, а о рассказе «На гвозде» Лейкин писал Чехову: «Это настоящая сатира. Салтыковым пахнет» (т. II, стр. 521). Однако указывая на некоторую близость Чехова к Салтыкову-Щедрину, учитель должен оговорить, что чеховская критика была обычно значительно мягче язвительной сатиры революционного демократа Салтыкова; отличались от нее и жанры юмористических произведений Чехова. Вместо характерного для Щедрина сатирического очерка, молодой писатель создавал «фабульный» лаконичный рассказ, в котором авторское отношение было значительно более завуалировано, чем в произведениях Салтыкова-Щедрина.
Художественные произведения Чехова, его публицистика, письма позволяют прийти к заключению, что Чехов был ближе к Гоголю, к его юмору и сатире. Эти материалы разрешают сказать, что Гоголь занимал в сознании Чехова особое место, что он сыграл большую роль в формировании и развитии писателя. Поэтому учителю следует в школе как можно ярче осветить творческую связь Чехова с Гоголем, показать то новое, что вносит писатель в сравнении со своим авторитетным предшественником. Это заставит учащихся глубже понять особенности реалистических обличительных произведений Чехова, яснее увидеть наследование Чеховым литературных традиций прошлого, самостоятельные творческие поиски, новаторство писателя. При освещении в школе темы «Гоголь и Чехов» учитель использует не все то, что публикуется здесь ниже в помощь самому учителю, а, делая выводы, отберет для иллюстрации некоторые наиболее яркие и доступные пониманию школьника факты. Он заставит при этом учащихся вспомнить историческую обстановку гоголевской поры и сравнить ее с чеховской исторической обстановкой.
Нужно отчетливо представить особенности того исторического периода, когда формировался и развивался Чехов-художник. Гоголя и Чехова разделяют несколько десятилетий. Многое изменилось в России за это время. Было уничтожено крепостное право. Из страны феодально-крепостнической Россия превращалась в страну капиталистическую. Патриархальному хозяйству Коробочек, Маниловых, Хлобуевых наносило все более и более сильные удары развитие железных дорог, городов, развитие промышленности, техники. Однако, как говорит В. И. Ленин, этот «Процесс... преобразования по самой природе капитализма не может идти иначе, как среди ряда неравномерностей и непропорциональностей: периоды процветания сменяются периодами кризисов...»; (1) развивающиеся капиталистические отношения уживаются с остатками крепостничества и неизбежно вступают в противоречие с ними. Реформа государственных учреждений, которой придавали такое решающее значение либералы, лишь приспособила самодержавно-полицейский строй России к потребностям капиталистического развития. Феодальная монархия, — говорит В. И. Ленин, — превратилась в буржуазную монархию. (2)
Прогрессивные русские писатели, очевидцы процессов эпохи ломки (Салтыков-Щедрин, Толстой, Некрасов, Островский и др.) с большой силой и страстью раскрыли, как известно, живучесть феодально-крепостнических пережитков. Они показали, что реформы не изменили жизнь. Тяжелое положение народа, все растущее со времени Гоголя недовольство, движение самих масс заставляло лучших представителей русского народа, его передовых деятелей мучительно думать о путях преобразования жизни в России. В полувековой истории беззаветных поисков правильной революционной теории предшественникам социал-демократов (Белинскому, Герцену, Чернышевскому, Добролюбову) активно помогали своим правдивым изображением жизни, своим гневным обличением социальных неустройств наши лучшие писатели.
Со времени Гоголя до конца века освободительное движение в России прошло два этапа (дворянский и разночинский) и вступило в третий (пролетарский). После смерти Гоголя до начала творческой деятельности Чехова в России дважды возникала революционная ситуация, но самодержавие одерживало победу. В начале 80-х годов, после выступления народовольцев, убийства Александра II, — «Второй раз, после освобождения крестьян, волна революционного прибоя была отбита, и либеральное движение вслед за этим и вследствие этого второй раз сменилось реакцией »..» (1)
Правительство Александра III пыталось, в сущности, рестраврировать дореформенное государственное устройство. Оно пошло в активное контр-наступление, начало подготовку контр-реформ 1889—1894 гг. Однако, как указывает В. И. Ленин, «... правительство Александра III. .. не сразу еще стало показывать все свои когти, а сочло необходимым попробовать некоторое время подурачить «общество». Системой «лжеуступок», «громкими обещаниями и половинчатыми реформами», государственной политикой «лисьего хвоста», (2) самодержавие стремилось нейтрализовать растущий демократизм, революционное движение. Поддерживая очаги либерально-оппозиционной «деятельности» — земство и печать, — правительство превращало их в орудие укрепления самодержавия. В условиях ширившегося к концу века революционного движения либерализм, как попытка «сузить, обкарнать» (3) классовую борьбу, был явлением не менее опасным, чем открытый консерватизм, и потому В. И. Ленин давал энергичный отпор тем, кто стремился «чинить и штопать современное общество», (4) кто заключал сделки с царизмом.
В этих конкретно-исторических условиях начало развиваться творчество А. П. Чехова, определялся прогрессивный его характер и некоторые черты ограниченности. В этих условиях, когда еще не ушли в прошлое Держиморды, «значительные лица», Собакевичи, продолжалась борьба за Гоголя, в которой молодой писатель принял участие.
Современные Чехову реакционеры, идеализировавшие дореформенную Россию, не признававшие никаких преобразований, открыто пренебрегали обличительными произведениями Гоголя и восторженно отзывались о книге «Выбранные места из переписки с друзьями». В лагере либералов делали Гоголя своим союзником, использовали его творчество также в политических целях узкогрупповой борьбы с консерваторами. Либералы истолковывали гоголевские произведения как обличение лишь дореформенного бюрократического строя и противопоставляли этот режим «преобразованному» настоящему, в котором якобы имеются лишь частные злоупотребления. Либерально-консервативным истолкователям Гоголя, в той или иной мере искажавшим смысл его деятельности, противостоял во второй половине XIX века, воспитанный в революционно-демократических традициях Белинского, Чернышевского, Салтыков-Щедрин — подлинный творческий наследник гоголевских традиций на этом этапе.
Хотя молодой Чехов не поднялся до творческого усвоения Щедриным наследия Гоголя, но своим органическим овладением многими гоголевскими принципами, своеобразной пропагандой гоголевского творчества, он заявил о себе также, как о достойном наследнике великого писателя (Гоголя) и союзнике своего старшего современника — Щедрина. На примере Чехова можно убедиться в справедливости слов В. И. Ленина, что Гоголь был истинно дорог «всякому порядочному человеку на Руси». (1) Гоголь был для Чехова подлинно живым, глубоко волновавшим его художником: «Как непосредственен, как силен Гоголь и какой художник!.. Это величайший русский писатель!» — читаем в одном из писем А. П. Чехова 80-х годов (т. XIV, стр. 354). Суждения о Гоголе, о его значении складывались у Чехова в процессе внимательного изучения творчества великого писателя. В 80-е годы он пережил то «восторженное увлечение» Гоголем-художником, без которого, по справедливому мнению Белинского, невозможно прийти к «спокойному, строгому и истинному пониманию писателя». Именно в эти годы поисков своего пути молодой Чехов, говоря опять-таки словами Белинского, полюбил «смотреть глазами» Гоголя, «слышать его слухом, говорить его языком». (1) Все это помогло ему как бы войти в гоголевскую атмосферу, лучше понять и почувствовать писателя. Сама действительность с ее живучими еще пережитками феодально-крепостнических отношений напоминала Чехову о гоголевских ситуациях и типах. Произведения Щедрина, в которых великий сатирик на новом этапе исторической жизни обращался к гоголевским типам в обличительных целях, были образцом для молодого Чехова. И он в своих ранних произведениях тоже показывает, что в его время не перевелись еще Ноздревы, Держиморды и проч.
В письмах, в дневниках, в публицистических и художественных произведениях Чехова мы находим упоминания о Кифе Мокиевиче, Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче, Акакии Акакиевиче, майоре Ковалеве, Собакевиче, Тряпичкине, Шпекине, Ноздреве, Мижуеве, Добчинском и Бобчинском, Хлестакове, Плюшкине, Коробочке, Иване Федоровиче Шпоньке и его тетушке, о городничем, Манилове, Держиморде и др. Самый факт постоянного обращения к гоголевским типам, к гоголевским словечкам, свободное цитирование Гоголя свидетельствует и о том, что в сознании Чехова настойчиво возникали ассоциации с Гоголем и о том, что он рассчитывал на подобные ассоциации у своих современников, т. е. это свидетельствует о жизненности, обобщающем значении гоголевских образов, о большой популярности их у читающей публики времени Чехова. (2)
-----------------------------------------------
1. В. Г. Белинский. Сочинения Александра Пушкина. Полн. собр. соч. под ред. С. А. Венгерова, СПб., т. XI, стр. 369. В дальнейшем все ссылки по этому изданию.
2. Приведем несколько примеров использования Чеховым гоголевского текста в письмах: «Красноярск красивый город; в сравнении с ним Томск — свинья в ермолке и моветон». «Холера... делает широкие скачки, но она вяла и нерешительна, как Подколесин» (т. XV, стр. 93, 400). Молодую писательницу Елизавету Шаврову, печатавшуюся под мужским псевдонимом, Чехов шутливо называет «Елизавет Воробей» (т. XVI, стр. 184); брата Михаила в одном случае сравнивает с Маниловым, в другом — с Мижуевым (т. XIV, стр. 111; т. XVII, стр. 289). О себе пишет: «Я чувствую какой-то зуд и ноздревский задор, когда знаю, что у меня в столе лежат деньги». «Сижу у себя в Мелихове и постепенно обращаюсь в помещика Коробочку» (т. XIV, стр. 407; т. XVII, стр. 102, 103).
------------------------------------------------
Чехов учился у Гоголя в продолжение всей своей жизни; но наиболее заметно непосредственное воздействие Гоголя на Чехова в ранних рассказах молодого писателя. В ситуациях, персонажах, подсказанных Чехову наблюдаемой им действительностью, мы узнаем известные нам по произведениям Гоголя обстоятельства и типы, творческую манеру Гоголя-сатирика.
|
